ничего не длится бесконечно, значит, это тоже заживёт.
не важно кто, кого и как покинул.
важнее то, кто этому был рад.
story about us. | names. |
IDOLUM |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
ничего не длится бесконечно, значит, это тоже заживёт.
не важно кто, кого и как покинул.
важнее то, кто этому был рад.
story about us. | names. |
Не знаю, почему это не заканчивалось, а, наоборот — с каждым днём набирало новые обороты. Остин — мой одноклассник, как будто чувствовал моменты, когда я становилась уязвимой и уходила в себя прямо на уроках. Он подходил всегда вовремя и всегда знал, что сказать: обсмеять за мои нелепые рисунки в тетради, за непонятные письма, которые я пишу своему мёртвому брату, за несвязную речь, когда пытался вывести на разговор. Ему во мне явно что-то не нравилось или просто больше не к кому было придраться. В любом случае, причина была не так уж и важна, нужно было предпринимать какие-то действия, чтобы это прекратить. Для меня, самым лучшим методом "отпора" было молчание: я не отвечаю на его глупые реплики, а он, в свою очередь, устав биться об стену лбом, перестает что-то говорить и переключает внимание на что-то другое. После трёх таких раз, когда я молчала и пыталась сдержать, чтобы ему ничего не ответить, а то и хуже — не устроить драку в школьном коридоре, ему надоело до меня докапываться. Цель была достигнута, а я наконец-то могла расслабиться. Отвлечься от мыслей о глупом мальчишке и вернуться к тому, о чем думала каждый день.
Неизвестно, что больше сводило меня с ума: школа, в которой я была странной девочкой, что пишет письма мёртвым или дом, который мама делала непригодным для жизни, с каждым днем всё больше и больше. Мысли о Дэниеле спасали меня, но только те, что заставляли улыбнуться — наши походы в кино, как я всегда гордо говорила ему, что не боюсь щекотки, сама провоцируя его меня щекотать. Как он защищал меня перед мамой, если дома резко кончалось всё сладкое, мазал мои руки кремом, чтобы аллергия на шоколад прошла быстрее, чем мама её заметит. Читал на ночь сказки, но если их концовка пугала меня или расстраивала, засыпал рядом, чтобы мне было не страшно одной. Он был моим старшим братом, которого я любила больше всех на свете и, пусть те чувства были такие детские, любовь к Дэни не прошла до сих пор, спустя десять лет с его смерти. Мать всё ещё не знала о том, что я видела, как он умирает. Для неё версия того, как он умер, была другой: после просмотра того злосчастного фильма, я пошла в туалет, а он сказал, что будет ждать меня снаружи кинотеатра. Когда я вышла, его якобы уже там не было и подождав двадцать минут, побежала домой, так как уже было слишком поздно. Странно, что мать поверила в эту сказку и не начала расспрашивать меня подробно о случившемся, спустя полгода, год, два, три — когда я начала приходить в себя, общаться со сверстниками и помирилась с Юджи. Хотя, может быть она просто не хотела знать, как всё было в действительности, и успокаивала себя тем, что у неё осталась дочь. Хотя бы дочь.
Сегодняшний день был похож на предыдущие, конец апреля, скоро лето, которое я всей душой не любила по двум причинам: сидения дома и дня рождения, что всегда проходит по единому сценарию. Остин не доставал меня в течении двух недель и рано или поздно, наша с ним "идиллия" должна была кончиться. И это, как на зло, случилось именно сегодня.
Биология была предметом, на котором я могла заниматься сугубо своими делами: рисовать что-то в тетради, писать глупые четверостишия, что приходят в голову или скучать по брату, снова и снова. Почему? Да потому что учительнице было где-то за пятьдесят, она любила слушать местных выскочек, которые не могли усидеть за партой без постоянной поднятой руки и титула "всезнайки". Благо, у нас в классе их было несколько, и пока они успевали отвечать на её вопросы, урок уже подходил к концу.
"Дэни, знаешь, маме становится только хуже. Помнишь, как ты рассказывал мне о её мнимой мании преследования? Всё становится только хуже. Она уже начинает заколачивать дома окна, боясь сглаза или взглядов простых прохожих. Она уверена, что за ней кто-то следит, что кто-то хочет причинить боль ей и мне, хотя мы уже достаточно настрадались, потеряв самое главное — тебя. Я пытаюсь её успокоить, но она как будто бы меня не слышит. По ночам её мучают страшные кошмары, после которых она ещё долго приходит в себя и сидит в гостиной, словно никого вокруг не существует, смотрит на нашу детскую фотографию и думает. Наверное, проблема в том, что она слишком много думает и это наша общая с ней проблема. Вот только я, постоянно думаю о том, как могла бы сложиться наша жизнь, если бы ты был жив. У тебя бы сейчас уже была семья и маленькая дочка. Мне почему-то кажется, что ты бы хотел первую дочку, потому что тебе нравилось возиться со мной и плести мне косички, пусть и с петухами.. Интересно, ты слышишь, когда я говорю с тобой, стоя около твоей могилы? Надеюсь, что ты мой ангел-хранитель, Дэни, хоть и не верю во всю эту чепуху. Но если это будешь ты, то я, наверное, почувствую и поверю." — да, со стороны это, наверное, выглядело не просто глупо, а так, как будто бы я больна, но это единственное, что успокаивало. Я свернула листок бумаги в четыре раза и положила в учебник биологии, сделав письмо закладкой на четвертой главе. Мисс Клэр сказала, что урок окончен, и я стала собирать всё то, что лежало на парте в сумку: учебник, пару ручек, карандаш и тетрадь. Встав со стула и сделав шаг в сторону от парты, я задвинула его и направилась к выходу, но услышала до боли знакомый смех позади себя и обернулась. Остин. В руках он держал моё письмо брату, написанное несколько минут назад.
— Будь моим ангелом-хранителем, Дэни, — пропищал он, пытаясь сделать голос максимально похожим на девчачий. Я так по тебе скучаю, Дэни. Какая же ты тупая, Дженсен! Тебе что, пять, чтобы писать такие письма? Или ты совсем не дружишь с головой? Он смотрел на меня с ехидной улыбкой, собрав вокруг себя двух своих самых лучших дружков, держа листок бумаги прямо, чтобы и они могли насладиться чтением. Я не хотела ничего отвечать, я просто сделала три шага вперед и, вырвав бумагу прямо у него из рук, одарив его взглядом, полным ненависти побежала прочь из класса. Эту сценку, как минимум слышали почти все, но никому не хватало смелости заткнуть рот Остину.
Я бежала по школьному коридору, а на глазах наворачивались слёзы. Он снова сделал это, снова повел себя, как последняя скотина, испортив очередной и без того трудный день. Пробегая по коридору, я пыталась найти укромное место, где смогу вытереть слёзы и подготовиться к следующему уроку, к счастью, кабинет, что находился по правую сторону руки с номером "121" был открыт. Остановившись, я сделала шаг к двери и заглянула во внутрь. Ни единой души и шагнула вперед. Из коридора доносился звонкий смех Остина, он кричал, что нужно найти Отэм и выбить всю дурь из головы, я осмотрела кабинет и попыталась найти место, где меня не смогут найти. Выбор пал на учительский стол. Рванув с места, на котором я стояла ещё несколько секунд назад, слушая голоса, раздающиеся из коридора, я подошла к столу, сняла с себя сумку, положив её на пол, и залезла под него. Там меня точно никто не мог найти. Слёзы катились одна за другой, не давая мне возможности остановиться и успокоиться. Душа снова вывернута на изнанку, а в голове лишь один вопрос: почему тогда умер Дэни, а не я?
Отредактировано Autumn Jensen (2014-08-04 23:43:33)
Дефилируя по опустевшему школьному коридору, я наслаждаюсь ритмом простого разговора моих каблуков и кафеля. Он грязно-коричневого цвета, когда-то был усеян узорами, но они стерлись от ног тысяч учеников. Светлые стены со следами от маленьких рук, зеленые шкафчики, много света, просачивающегося сквозь гигантские окна… Хотя интерьер и не сильно отличается от того, что я привыкла видеть с экранов телевизора, но это здание для меня практически незнакомо. В мое время дети обучались при церквях, да и сейчас в Бредфорде сохранилось немало школ при многочисленных храмах, но нет ничего странного в том, что с ними я не хочу иметь дела. Школа святого Лоуренса была построена в двадцатом веке, и я была здесь всего пару раз в телах школьниц разных времен, но мои посещения самого большого учебного заведения Брэдфорда на Эйвоне никогда не длились более нескольких часов. Теперь же мне предстоит проводить в этих стенах куда больше времени. Ставить отметки. Задавать домашнее задание. Вытирать с доски мел. Ставить в журнале размашистую подпись. Усмирять мальчиков и девочек, борющихся с трудностями пубертатного периода.
Это все для меня ново, необычно, и даже захватывающе. По правде сказать, за более чем 250 лет моего существования, такое случалось нечасто, и сейчас я намерена насладиться представившейся возможностью сполна. Я, конечно, могла бы, как сейчас говорят, пуститься во все тяжкие, а не выбрать путь школьной учительницы в провинциальном городке… Но, пожалуй, сейчас наивысшая ценность для меня – сделать свою новую жизнь хотя бы чем-то похожим на то, что представляют собой жизни обычных людей. В Париже мне это не удалось, и здесь я хочу попробовать еще разок. Ведь я слишком долго ждала подходящей возможности, чтоб так просто сдаться.
Стоит заметить, что для мирной жизни в Бредфорд на Эйвоне это тело не самое благоприятное – школьная бунтарка, неудавшаяся суицидница… Стоит ли говорить, что место учителя мне было получить не так уж просто. Но преображения, которым подверглась Марта Харрис за последние четыре года, диплом одного из достаточно престижных французских вузов, отсутствие в святом Лоуренсе преподавателя медицины и моя настойчивость не могли не возыметь должного эффекта.
Может это и удивительно, но я имею неплохое представление о нынешней молодежи, да и вообще о современных людях. Я изо дня в день наблюдала, как все они меняются, как подвергаются влиянию времени их интересны, внешний вид, нормы приличия и принципы. Хотя здесь мне, безусловно, придется иметь дело с гораздо большим количеством детей, чем может в себя уместить больница.
Я успела внимательно изучить карту школы и сейчас приблизительно представляла, где находится необходимый мне кабинет – просьба показать оный выглядела бы крайне странно в устах бывшей ученицы. География школы меня не сильно смущает – ее я освою быстро. Жаль только, что о потаенных местах детей я буду узнавать долго и мучительно – вряд ли найдется доброволец, который скажет: «Пойдемте, мисс Харрис, сейчас я покажу Вам, где мы курим, а где целуемся».
По дороге до кабинета мне встречаются редкие ученики, еще не успевшие покинуть здание школы после окончания уроков. Несколько парней, лет семнадцати на вид очень шумят и по очереди заглядывают в каждый из кабинетов, явно в чьих-то поисках. Мы достигаем моего класса практически одновременно – стоит мальчикам распахнуть дверь ударом с ноги, и я вхожу в свою новую обитель. Можно даже расценить это как джентельменство двадцать первого века.
- Благодарю, ребята. Боюсь, дальше этот кабинет в моем распоряжении, - со сдержанной улыбкой обращаюсь я к своим будущим ученикам с повышенным уровнем тестостерона, взявшись за дверь с намерением ее закрыть.
- А ты вообще кто такая? – Один, на вид самый огромный и, соответственно, самый нахальный не то чтоб расстроен сорванными планами, но явно недоволен самим фактом моего вторжения.
Молодость. Еще один минус этого тела. Хотя это уже, конечно, с какой стороны посмотреть. Но бесспорно то, что оно, в отличии от моей настоящей оболочки, подвластно времени – я теперь могу менять внешность, становиться старше, стареть… Это именно то, что входит в мои планы. Владей я слэнгом тинейджеров получше, я могла бы ответить пареньку на его же языке. Но в этом я пока что безнадежно слаба, и приходится прибегать к привычным формулировкам.
- Не ты, а Вы. И об этом, молодой человек, Вы узнаете в ближайшее время. Давайте же сохраним интригу. Всего доброго. – Улыбнувшись на прощанье, я закрываю дверь и пересекаю класс, направляясь к учительскому столу.
Что ж, мой первый опыт общения с учеником прошел немного раньше, чем я того ожидала, но и не так плохо, как я боялась.
Подойдя к своему новому рабочему месту, я даже не сразу замечаю, что в комнате-то я не одна. Потому не удивительно, что всхлип, доносящийся из района моих ступней, заставляет меня вздрогнуть. Осторожно наклонившись, я наблюдаю картину маслом – под моим столом сидит красивая школьница, и безутешно рыдает, давясь собственными слезами.
За свое долгое существование я видела многое. И плачущие девушки – не исключение. Возможно, рыдающих барышень было даже слишком много. Они плакали по разным поводам и в разных местах – на кровати, на окне, на ступеньках, под деревом, в шкафу, на крыше. Под столом некоторые из них плакали тоже. Правда, зачастую такие особи не отличались психической уравновешенностью… Но все же это и есть дамская парафия – плакать в неожиданных и труднодоступных местах.
- Эй, эй, ты чего, - я как можно более бережно подаю девочке руку, пытаясь не спугнуть и не вызвать только больший приступ истерики. – Вылезай оттуда.
Я аккуратно присаживаюсь напротив страдалицы на корточки, что не очень удобно в связи с узостью моей юбки. После особенно жалобного всхлипа я задаю вопрос, на который я не уверенна, что готова получить ответ.
- Ну, что с тобой произошло?
Я совершенно не хочу выслушивать очередную любовную драму, ведь все это – такая мелочь в круговороте жизни и смерти. Но знаете, я рада, что теперь я могу кого-то послушать и ответить ему. Тем более, что отныне – утешение страждущих подростков – часть моих обязанностей.